К несчастью, папаша и был этим одним. Хэл оглянулся черезплечо на Джека, который медленно таскал вилами из разваленной копны сено вчетыре первых стойла. Вот он, книжный червяк, папочкин любимчик! Дерьмонесчастное.

— Давай-давай! — крикнул он. — Давай сено!

Он открыл замки склада, вытащил первый из четырехэлектродоильников и покатил его по проходу, ожесточенно хмурясь над блестящейверхушкой из нержавейки. В бога-душу-мать школа! Перед ним бесконечнойгробницей простирались еще девять месяцев учебы.

3

4:30 утра.

Плоды вчерашней поздней дойки были обработаны и теперьдержали путь обратно в Удел, на сей раз не в гальванизированных стальных флягахдля молока, а в картонках с пестрой наклейкой «Слюфут-хиллские молочныепродукты». Отец Чарльза Гриффена торговал собственным молоком, но это сталонепрактичным. Конгломераты поглотили последних независимых фермеров. Молочникомот Слюфут-Хилл в западной части Удела работал Ирвин Пэринтон. Свой маршрут онначал с Брокстрит (известной в округе как «Та стиральная доска, креста на нейнет»). Позже он проедет по центру города, а потом выберется оттуда поБрукс-роуд. Вину в августе сравнялось шестьдесят один, и приближающийся уход напенсию впервые показался реальным и возможным. Его жена, злобная старая стервапо имени Элси, умерла осенью семьдесят третьего года (единственным знакомвнимания, какой она оказала мужу за двадцать семь лет их брака было то, что онаумерла раньше него) и когда, наконец, пришло время уходить на покой, Винсобрался прихватить свою собаку, кокера-полукровку по кличке Док, и переехатьпоближе к Пемакид Пойнт. Он планировал каждый день спать до девяти и больше ниразу не видеть восхода.

Он подъехал к дому Нортонов и положил в корзинку их заказ:апельсиновый сок, две кварты молока, дюжину яиц. Когда Вин выбирался из кабины,колено прострелила боль, но несильная. Все предвещало отличный день. К обычномусписку миссис Нортон округлым палмеровским почерком Сьюзан было прибавлено:«Вин, пожалуйста, оставьте одну маленькую упаковку сметаны. Спасибо».

Пэринтон вернулся за сметаной, думая, что сегодня — один изтех дней, когда всем хочется чего-нибудь эдакого. Сметана! Он один разпопробовал ее, и его чуть не вырвало.

Небо на востоке начало светлеть, а в полях, отделявшихБрок-стрит от города, королевскими бриллиантами засверкала тяжелая роса.

4

5:15 утра.

Вот уже двадцать минут, как Ева Миллер встала, натянувобтрепанный халат и расшлепанные розовые тапочки. Она готовила себе завтрак —яичница-болтунья из четырех яиц, восемь тонких ломтиков бекона, кастрюлечкадомашнего жаркого. Эту скромную трапезу украсили два тоста с вареньем и десятьунций апельсинового сока в высоком стакане. За соком последовали две чашки кофесо сливками. Ева была женщиной крупной, но нельзя сказать, чтобы толстой. Онаслишком ожесточенно трудилась, поддерживая в доме надлежащий порядок, чтобыкогда-нибудь растолстеть. У нее были героические, раблезианские формы.Наблюдать, как она хлопочет возле своей восьмиконфорочной электрической плитыбыло все равно, что следить за неутомимым прибоем или передвижением песчаныхдюн.

Еве нравилось завтракать в таком вот полном одиночестве,планируя работу на весь день. Работы было полно: по средам она менялапостельное белье. Сейчас у нее было девять жильцов, включая и новенького,мистера Мирса.

В доме было три этажа и семнадцать комнат, а еще — полы,которые требовалось мыть, лестницы, которые надо было отскабливать, перила,которые следовало натереть воском и ковер в центральной комнате, который нужнобыло перевернуть. Она возьмет в помощь Проныру Крейга — если только он неотсыпается после капитальной попойки. Как раз, когда она садилась к столу,открылась дверь черного хода.

— Привет, Вин. Как дела?

 — Сносно. Коленка немножко буянит.

— Сочувствую. Не хочешь оставить лишнюю кварту молока игаллон того лимонада?

— Конечно, — покорно сказал он. — Я знал, что денек выдастсяименно такой.

Она углубилась в яичницу, игнорируя замечание. Вин Пэринтонвсегда находил, на что пожаловаться, хотя Господь свидетель: с тех пор, как такошка, что держала его на крючке, свалилась в погреб и сломала шею, он долженбыл стать счастливейшим из живущих на земле. В без четверти шесть — дымя«Честерфилдом», Ева как раз приканчивала вторую чашку кофе — в розовые кусты,глухо шмякнув об стену, свалилась «Пресс-Герольд». В третий раз за неделю. ПарнишкаКилби совершенно спятил. Может, у него из битой головы выскочило, какдоставлять газеты? Ладно. Пусть полежит. Сквозь окна на восточной стороне в домкосо падал слабый, золотой-презолотой свет очень раннего утра. Это было лучшеевремя дня Евы, и она ни за что на свете не потревожила бы этот невозмутимыйпокой.

Ее жильцы имели право пользоваться плитой и холодильником —вместе с еженедельной сменой белья это входило в плату за жилье, — и оченьскоро покою придет конец: спустятся Гровер Веррилл с Мики Сильвестром, чтобперед уходом на текстильную фабрику «Гэйтс-Фоллз», где оба работали, схлюпаньем напиться молока со сладостями.

Евины мысли как будто бы вызвали предвестник их появления —в туалете на третьем этаже полилась вода, а на лестнице раздался топот тяжелыхрабочих башмаков Сильвестра.

Она тяжело поднялась и пошла выручать газету.

5

6:05 утра.

В некрепкий утренний сон Сэнди Макдугалл проник тоненькийпоскуливающий плач ребенка, и, не открывая затуманенных глаз, она поднялась,чтобы взглянуть на малыша. Ободрав голень о ночной столик, Сэнди сказала:«какашка!»

Услышав ее голос, ребенок заверещал громче.

— Заткнись! — завопила она. — Уже иду!

Она прошла по узкому коридору вагончика на кухню — стройнаядевушка, теряющая едва заметную красоту, если Сэнди хоть когда-нибудь еюобладала. Сэнди вынула из холодильника бутылочку Рэнди, подумала, что надо быее подогреть, потом подумала — а ну ее к черту. Если тебе так приспичило,можешь выпить и холодное.

Она прошла в детскую и холодно взглянула на ребенка. Ему ужеисполнилось десять месяцев, но для своего возраста мальчик был болезненным иплаксивым. Ползать он начал только в прошлом месяце. Может быть, у негополиомиелит или что-то в этом роде. Сейчас на руках малыша — и на стене тоже —что-то было. Она наклонилась, недоумевая, во что это, пресвятая дева, он влез.

Сэнди было семнадцать. В июле они с мужем отметили первуюгодовщину свадьбы. Когда она выходила за Ройса Макдугалла на седьмом месяце,напоминая новогоднего увальня-снеговика, брак казался точь-в-точь такимблагословенным, каким его назвал отец Каллахэн — благословенным выходом из положения.Теперь он казался кучей какашек. Чем, с отвращением поняла Сэнди, Рэнди иперемазал ручонки, стену и волосы.